Я прячусь в кустах, нетерпеливо ожидая. Это не самая лучшая моя идея на сегодняшний день, но когда девушка в отчаянии, никто не знает, что она может натворить.

Черный "Додж РЭМ" влетает на заправку и останавливается рядом с колонкой, а на моем лице расплывается улыбка. Парень, который вываливается с водительского сиденья, выглядит так, словно выпил десятую порцию бурбона за ночь, а отчаяние в его глазах наводит на мысль, что, возможно, какая-то цыпочка только что согласилась позволить ему трахнуть себя в течение целых четырех секунд, которые понадобятся ему, чтобы кончить и прохрипеть не то имя.

Бинго.

Я наблюдаю, ожидая своего шанса сделать ход, и, поскольку я классная сучка, я слежу за тем, чтобы он залил достаточно бензина, чтобы доставить меня туда, куда мне нужно. Проходит несколько минут, и в тот момент, когда он поворачивается спиной к своему "Додж РЭМ" и направляется в магазин, я, как гребаный неудачник, поднимаю кулак и делаю свой ход.

Я мчусь через стоянку, изо всех сил стараясь не шуметь, и, добравшись до большого грузовика, начинаю молиться Тейлор Свифт, чтобы в кабине не было пассажира.

Распахнув дверцу, я быстро осматриваюсь, прежде чем нырнуть головой вперед во внедорожник. Кабина пуста, и, пока мое сердце бешено колотится в груди, я отчаянно выдвигаю сиденье вперед, насколько оно позволяет, прежде чем нажать кнопку "Пуск" и почувствовать, как монстр-машина оживает подо мной.

Она громкая и вся вибрирует от мощности. Я поднимаю голову и наблюдаю за парнем через грязные окна. Он слишком занят, сканируя ряды презервативов, и, зная, что лучшего шанса у меня не будет, я давлю на газ и вылетаю на дорогу, как летучая мышь из ада.

24

МАРКУС

— СУКА! — Голос Романа разносится по маленькому номеру мотеля, и моя голова поднимается с подушки, а глаза распахиваются, готовые к любой угрозе. Я отдергиваю руку назад, запястье саднит от острого холодного металла.

В комнате кромешная тьма, и я мгновенно ищу угрозу, прежде чем мой взгляд возвращается назад и обнаруживает, что моя кровать пуста, а запястье приковано наручником к гребаному изголовью.

— БЛЯДЬ, — рычу я, натягивая наручник, и проверяя его сопротивление.

— Она сбежала, — выплевывает Роман, вставая с дивана.

Я кладу руку на простыни рядом со мной, и тихо ругаюсь, изо всех сил пытаясь контролировать ярость, пульсирующую в моих венах.

— Постель холодная. Ее давно нет.

С дивана доносится тяжелый удар, и я улучаю момент, чтобы оглядеть Романа, обнаруживая в той же долбаной ситуации, только прикованного наручниками к чертовой лампе. Он тянет за наручник, гнев выплескивается из него, как гребаное цунами, разрушая все на своем пути.

— Я, блядь, убью ее, — выплевывает он, отводя от меня взгляд, чтобы скрыть панику в глазах.

— Становись в очередь, — выплевываю я в ответ, сажусь и поворачиваюсь, пытаясь найти слабое место в изголовье кровати, которое я могу использовать в своих интересах. Прошло слишком много времени с тех пор, как я проливал кровь, и я начинаю немного нервничать. Я жажду ее, нуждаюсь в ней. Это мой гребаный эликсир жизни, и прямо сейчас мысль о том, чтобы пролить кровь Шейн, стоит на первом месте в моем списке приоритетов.

К черту ее и ее дерьмовые маленькие игры. Вот каково это, когда тебя обыгрывают? Не могу сказать, что я когда-либо позволял кому-то вот так подставлять меня, никогда не подпускал кого-то достаточно близко, чтобы даже попытаться. Чертова маленькая соплячка. Ее упругая задница будет болеть, когда я закончу с ней.

Роману быстро надоедает лампа, и он вырывает всю эту гребаную штуку прямо из пола, а затем поднимает ее и позволяет наручнику упасть с нижней части. Он швыряет то, что осталось от лампы, через всю комнату, вымещая свою злость на дешевом металле, а затем пытается протиснуть руку через наручник на запястье.

Я усмехаюсь. Каждый гребаный идиот в наручниках всегда пробует это дерьмо. Ему следовало бы знать лучше.

Быстро поняв, что его попытки бесполезны, он подходит к небольшой двуспальной кровати и внимательно осматривает изголовье, пытаясь придумать, как, блядь, вытащить меня отсюда. Не буду врать, Роману не в первый раз приходится спасать меня от какой-то сумасшедшей цыпочки, приковавшей меня наручниками к кровати, но впервые он не смеется над этим.

— Я должен был, блядь, догадаться, — ворчит он, хватаясь за спинку кровати и отодвигая ее от стены, наваливаясь всем своим весом на узкие прутья, которые удерживают меня прикованным, и кряхтя, когда опускает их. — Она приняла это слишком легко. Там, на складе. Это было неправильно.

Прутья поддаются под его весом, но не настолько, чтобы освободить меня.

— Я знаю, — бормочу я, вспоминая тот момент, когда мы загнали ее в угол в технической комнате, но она слишком быстро согласилась. Мы с Романом обсудили это между собой, но в итоге решили, что она понимает, чем рискует. — Она может быть чертовски…

Я оборвал себя, не желая представлять, что может происходить с ней прямо сейчас.

— Она не могла уйти больше часа назад, максимум двух, — говорит Роман, побуждая меня повернуться к старым цифровым часам, прикрученным к прикроватной тумбочке. Сейчас чуть за полночь, но это слишком поздно. Если она уже вернулась в дом Джии, то сцена, на которую мы наткнемся, может стать тем, от чего никто из нас не сможет оправиться.

Как будто эта же мысль проносится в голове Романа, и он снова давит всем своим весом на металлический стержень, и тот снова прогибается, но уже ломаясь под давлением. Не теряя ни секунды, я снимаю наручник с прута и хватаю свою чертову футболку. Я натягиваю ее через голову, и снаряжение оказывается у меня в руках еще до того, как подол опускается до пояса.

Это намного раньше, чем мы планировали, но, когда, черт возьми, наши планы хоть раз осуществлялись? Черт, я не думаю, что мы когда-либо доводили план до конца. В нашем мире мы привыкли к тому, что все дерьмо летит нам в лицо, но, когда дело доходит до Шейн Мариано — или Шейн, мать ее, ДеАнджелис, как она теперь называется по закону, — мы, блядь, не можем с этим справиться. Она обвела нас вокруг пальца, и, как бы нам ни было неприятно это признавать, именно она дергает за ниточки.

Мы выходим за дверь через две гребаные секунды, и я выдыхаю, обнаружив “Эскалейд” там, где мы его оставили. Я хмурюсь, когда распахиваю дверцу и запрыгиваю на пассажирское сиденье.

— Зачем ей оставлять машину? — Огрызаюсь я, когда Роман забирается в машину рядом со мной и с тяжелым стуком захлопывает свою дверцу.

Он качает головой, выезжая задним ходом с парковки и взлетая, как гребаная ракета, когда шины визжат по асфальту, оставляя за собой толстые черные полосы от резины.

— Я предполагаю, что какой бы гребаный план ни пришел ей в голову, ей все равно нужно, чтобы мы пришли и спасли ее задницу.

— Ей пришлось бы украсть машину, — размышляю я вслух, не в силах сосредоточиться на дороге перед нами. — Это могло бы выиграть нам немного времени.

— Может быть, — говорит он, и резкость в его голосе говорит мне, что ему это не нравится, и это чувство слишком взаимно. — Мы можем только надеяться, что она слушала план и знает, как проникнуть внутрь. Если она опередила нас и ворвалась в дом с оружием наперевес через чертовы ворота…

— Она не склонна к самоубийству, — напоминаю я ему. — Гребаная соплячка с желанием умереть, но не самоубийца. Она будет действовать осторожно. По крайней мере, до тех пор, пока Леви не окажется там, где она хочет. После этого никто не знает, что она сделает, чтобы попытаться вытащить их оттуда.

— Черт, — бормочет он, стискивая челюсти. — Тогда нам лучше убедиться, что мы будем там, когда все пойдет наперекосяк. Я, блядь, не могу ее потерять. Не так.